Вместе с тем Картеру важно, чтобы он выглядел и как лидер, который ради переизбрания „не бросился бездумно в объятия русских" и не повторил ошибки Никсона, создавшего „нереальное впечатление" о якобы достигнутом крутом повороте в советско-американских отношениях в пользу разрядки, „хотя многое из сделанного им было полезно". Такова политическая реальность сейчас, в 1979 году, когда вокруг отношений с СССР снова немало споров и противоречий в американской политической жизни, заметно отличающих ее от ситуации в лучшие годы Никсона. Президент Картер не собирается винить кого-либо в том, что дела сейчас обстоят хуже: кое в чем он и сам виноват, кое-что, видимо, могла лучше сделать и советская сторона, подчеркнул помощник президента.
Но это — прошлое. Главное теперь — встреча в Вене, сказал Джордан. Наилучший, по нашему мнению, сценарий и итог встречи был бы таков: оба президента добились немало позитивного, однако по ряду вопросов стороны отстаивали свои позиции, но согласились продолжать их обсуждение в дальнейшем. Залогом того, что будущие отношения между обеими странами будут строиться в основном не на путях конфронтации, а на поисках компромисса и договоренностей, стали бы установившиеся личные хорошие отношения между обоими президентами по ходу встречи.
Подобное „проектирование" итогов встречи на американское общественное мнение было бы наилучшим и с точки зрения перспектив ратификации соглашения по ОСВ, отметил он.
Джордан не скрывал, что главное для Картера — наиболее эффективно использовать встречу в дальнейшей предвыборной борьбе за пост президента.
Говоря о трудностях, связанных с ратификацией договора об ОСВ-2, Джордан высказал пожелание администрации, чтобы советская сторона „не очень хвалила" этот договор, а порой высказывала конкретные критические замечания по его содержанию, показывая, что весь он — результат разумных, но нелегких компромиссов с обеих сторон.
Администрация не советует также присылать сюда депутатов Верховного Совета СССР на период дебатов по ратификации, так как противники соглашения обязательно используют это, обвинив СССР, а заодно и Белый дом, в недопустимом иностранном лоббировании. Вскользь Джордан заметил, что их опыт общения с советскими парламентариями показал, что они не демонстрируют в дебатах необходимую гибкость, а их упорный пропагандистский нажим лишь вызывает раздражение у американских собеседников (в этом Джордан был, бесспорно, прав).
В целом приход ко мне Джордана и его откровенные высказывания в отношении предстоящей президентской предвыборной кампании в США свидетельствовали о том, что Картер все же надеется установить с советским руководителем доброжелательные отношения. Однако президент при этом как бы забывал (или предлагал забыть) груз прежних, порою напряженных отношений, которые в течение почти трех последних лет не раз вызывали раздражение в Москве.
В конце мая мною с Бжезинским были согласованы практические вопросы повестки дня встречи в Вене. Возникли некоторые расхождения. Например, американская сторона настаивала на официальном включении в повестку дня встречи вопроса о правах человека. Мы были против. Бжезинский тогда заявил, что каждая сторона вольна поднимать любые вопросы вне повестки. Я ответил: каждая сторона имеет право не обсуждать вопросы, которые считает неуместными. В остальном повестка была согласована без больших споров.
Позже, когда вместе с Вэнсом и Бжезинским мы редактировали проект венского коммюнике, я сообщил состав нашей делегации, вылетающей во главе с Брежневым в Вену. Состав делегации произвел на них явное впечатление: помимо Генерального секретаря в нее входили еще три члена Политбюро: Громыко, Устинов, Черненко (Брежнев хотел подстраховаться таким влиятельным составом делегации).
В американскую делегацию, помимо президента Картера, вошли Вэнс, Бжезинский, Браун и Джоунс (председатель Комитета начальников штабов).
Из довольно частых контактов с Вэнсом и Бжезинским накануне встречи в Вене у меня сложилось впечатление, что они по-разному подходят к встрече. Вэнс — за максимальное развитие позитивных сторон, не обостряя без нужды спорные вопросы, по которым пока трудно договориться. Бжезинский же считал целесообразным „во избежание в дальнейшем недоразумений" прямо заявить Брежневу о тех аспектах советской политики, которые не устраивали Белый дом.
Когда Джордан в беседе осторожно прощупывал мое мнение на этот счет, я сослался на позитивный опыт первой встречи Никсона с Брежневым, когда конфронтационные аспекты не выставлялись на первый план, хотя и обсуждались. Джордан обещал посоветовать Картеру поступить так же.
За день до встречи в Вене Вэнс в доверительной форме информировал меня о том, что президент, когда встретится наедине с Брежневым, собирается сообщить ему о своем намерении отозвать Туна с поста посла в Москве, поскольку он явно не справлялся со своими обязанностями, конфликтуя с советскими властями.
Президент решил назначить на этот пост Уотсона, крупного в прошлом бизнесмена, который хорошо относился к СССР и обладал широким кругозором. Вэнс просил иметь в виду, что об этом решении Картера никто, кроме госсекретаря, не знает.
4. ВСТРЕЧА В ВЕРХАХ И ПОСЛЕДУЮЩИЕ СОБЫТИЯ
Встреча в Вене (15–18 июля 1979 г.)
Это была первая (и единственная) встреча руководителей обеих стран в период президентства Картера. Главным конкретным результатом этого саммита было подписание 18 июня важного договора об ОСВ-2. Сам факт личной встречи двух руководителей имел большое политическое и психологическое значение. К сожалению, она состоялась лишь в середине третьего года президентства Картера и не могла уже изменить общую тенденцию к ухудшению отношений между обеими странами. Венский саммит лишь на короткий период задержал эрозию политики разрядки.
Помимо Договора об ограничении стратегических наступательных вооружений (ОСВ-2), в Вене были подписаны протокол к нему и другие соответствующие документы, а также совместное коммюнике.
Договор об ОСВ-2 устанавливал согласованные количественные уровни вооружений, ограничения на их замену и усовершенствование и достаточно детальный режим проверки (это был серьезный прорыв в традиционном советском мышлении, отвергающем всякие проверки, помимо использования национальных средств).
Впервые в истории ограничений стратегических наступательных вооружений этот договор устанавливал равное для обеих сторон суммарное число стратегических ядерных вооружений всех типов (включая ракеты с РГЧ), которыми могла располагать каждая из них. Это число не должно было превышать 2400 единиц. После 1 января 1981 года стороны должны были ограничить указанные вооружения 2250 единицами (договор заключался до 1985 года).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
